Георг-Эгон Арст

День двадцать третьего февраля

Я и вооруженные силы

Стимул вспомнить былые времена

Для создания произведения нужен какой-то стимул. Вы не можете просто сесть за стол, взять бумагу и карандаш и решить, что сейчас напишете что-нибудь стоящее. Что-то должно произойти, что бы мысли стали двигаться в определенном направлении и превратились в «рукопись». И вот 23 февраля 2016го, года божьего, со мной произошла история, положившая начало некоторым моим воспоминаниям.

Человек, живущий в Эстонии, знает, что 23 февраля для всех трудящихся сокращенный рабочий день. Конечно, если этот день выпадает на будни. Тогда этот день так и так выходной. В этом году, однако, 23 февраля пришелся на вторник, и был, естественно, рабочим днем, но продолжительностью всего пять часов. Это потому, что 24го в Эстонии большой праздник – День Независимости или Рождения республики.
Я давно не был в компании с названием LinkIT OÜ, с которой у нашего предприятия были деловые и дружеские отношения. Я решил их навестить и пожелать трудовых успехов в их работе, и в дополнение счастья в личной жизни по случаю Дня Независимости, который наступал на следующий день.

Едва я вошел в их рабочее помещение и поздоровался, как мне предложили поздравить их многолетнего сотрудникa Vallo. Я был удивлен, что я попал как раз на его день рождения. Но дело было вовсе не в его дне рождения. Другой их сотрудник, по имени Ahto, объяснил мне, что их коллега Vallo является офицером запаса Советской армии, которая сегодня празднует свою годовщину. Вот и настало время вспомнить, дорогой читатель, что за день 23 февраля сегодня на эстонской земле?

В наших календарях не помечают дней святых. Правда, есть еще календари с пометками эстонских именин. В них и можно прочитать, что 23 февраля именины у Lindar, Leho, Lehto и еще Lehar. Вот и можно поздравить их в этот день. Для школьников это выходной день ввиду школьных каникул. Не знаю, кончилась ли и четверть? Но сделано это чтобы дети могли быть с родителями в День Независимости целых полтора дня.
Но те, кому лет 50, и успели пожить в лоне Большого Брата, помнят этот день, как День Советской Армии и Военно-Морского флота, и это был «всенародный праздник». Правда, выходным днем стал только с 2002 года, но считался вроде «Мужским днем» в противовес
«Женскому дню» 8го Марта. К счастью, советские рабочие и рабочее крестьянство не заявили о желании показать свою любовь к вооруженным силам и партии, демонстрируя это знаменами и плакатами на улицах городов и сел. Следует объяснить тем, кто не знает, почему именно на этот день назначена была годовщина армии.

История такова, что только что созданная РКК (Рабоче-крестьянская Красная армия) приняла в этот день свой первый бой. Славная армия отметила свое рождение сражением 23 февраля 1918 года на фронте Эстонской Войны за Независимость. Можно было бы добавить, что нападали на Красную Армию мы, эстонцы …, но реальность была другой. Красная Армия действительно начала свой боевой путь под Псковом, но сражалась она с армией Германской империи. Эстония в тот момент находилась под властью Германии, и ни о какой, конечно, войне за независимость и об эстонских войсках речи пока не шло. Будем честны.

Однако, некоторые интересные события в истории Эстонского государства совпали с этой датой. Во-первых, 23 февраля — день рождения Первого президента Эстонской Республики Константина Пятса (Konstantin Päts 1974-1956). Благодаря этому факту эстонцы, у себя дома, поднимая бокалы за годовщину Красной армии, вспоминали своего Первого президента, как ностальгию о свободной республике. Это был своего рода молчаливый протест против властей, под которыми нам в ходе истории пришлось оказаться.

Во-вторых, этот день можно назвать днем провозглашения Декларации независимости Эстонии. После Февральской революции в Петрограде, 2(15) марта 1917 произошли знаковые события, касающиеся самоуправления Эстонии как государства (тогда Эстляндской губернии). Временное правительство России издало постановление о местном самоуправлении Эстляндской губернии, в состав которой вошли и земли Лифляндской губернии. 19 февраля 1918 года Земский совет сформировал Комитет спасения Эстонии и, 23 февраля 1918 года, во второй половине дня, с балкона театра «Endla» в Пярну, депутат Эстляндского Земского совета Hugo Kuusner зачитал Манифест к народам Эстонии. На следующий день в Таллинне и была провозглашена Эстонская Республика. Вот что можно сказать вкратце о дне 23 февраля. Дальше будет описана уже моя личная история.

Как и Vallo, я также был резервистом Советской Армии. Попробую рассказать, как умею, о том, как это произошло, и как повлияло на мою жизнь. Конечно, учитывая мой возраст, речь пойдет о моих отношениях с Министерством обороны Советского Союза и его представителями. Но также и о том, как мы, не совершеннолетие, еще до знакомства с министерством обороны, с военным делом «снюхались».

Дети военного времени

Что касается приключений, то мои ровесники успели насладиться второй мировой войной на полную катушку. Тут надо понимать, что когда война началась, мы ее еще не боялись, а когда начали бояться — она уже закончилась. И игры у нас были такие, какие я никогда бы не позволил своим детям и внукам.

Мы жили в маленьком городишке именуемым Кейла (Keila), недалеко от Таллинна. Линия фронта Второй Мировой прошлась по городку дважды, как в 1941м так и в 1944м. Но что остается на полях битвы, когда армии уходят? Конечно же! Оружие, боеприпасы и взрывчатка! Мальчишкам лучших игрушек и не придумаешь. Думаете, мы играли с ними дома, как нынешние ребята со своими компьютерами и смартфонами? Как бы не так! Если бы наши родители «пронюхали», чем мы занимаемся — на этом бы все игры и закончились. Нет, дома мы были милыми и послушными. Дома мы читали книжки и во дворе гоняли мячик.

Но есть же еще луга, поля и река! И там наши игры были совсем другими. Ведь нужно было выяснить характеристики каждого найденного патрона или гранаты. А этого добра там было достаточно. Фронт 1941 года был «скудным» — солдаты мало что оставили нам. Армия просто исчезла без боя. Один немецкий танк появился со стороны Таллинна, сделал выстрел вдоль центральной площади, и сжег здание, которое местные жители называли «Кожаной лавкой». За усадьбой Tuula, где местечко с названием Harudevahe громыхнуло немного, и это все.

Другое дело —фрицы. Когда они драпанули в 1944м то о нас, мальчишках, хорошо «позаботились». Винтовочные патроны они оставляли штабелями. За зданием школы в сосновом лесопарке, называемом Keila Männik, обнаружилась целая гора ящиков, высотой, на глаз, метра два. Думаю, там были даже не тысячи, а миллионы патронов. Всякий раз, гуляя в Männik, мы набивали свои карманы патронами. Мы набрали их там столько, что были обеспечены «игрушками» на целый год вперед. А то и больше. По всему парку Männik были еще разбросаны минометные мины. Такие, в форме авиационных бомб. Хвостовым стабилизатором и всё остальное как полагается. Их калибр или диаметр был около 8 сантиметров, длина так около полметра. С ними мы были осторожны — к себе утащить не пытались. Был, конечно, соблазн попробовать запустить несколько мин, так как и сами минометы в Männik тоже имелись. Чутье, однако, подсказывало, что это слишком опасно. Наверное, из-за их сходства с авиациаонными бомбами. А уж что могут натворить авиационные бомбы — это мы видели своими глазами после бомбардировки Таллинна в марте 1944 года.

Кроме мин встречались еще винтовочные гранаты. Это такие маленькие цилиндры, которые можно было насадить на ствол винтовки и выстрелить холостым патроном. Энергия горения пороховых газов холостого патрона выбрасывала эту гранату в направлении противника. Но винтовки у нас не было, и делать с этими гранатами нам было нечего. Так они и остались
лежать там, в лесу, вместе с минами.

Оружия у нас действительно никакого не было. Не станет же солдат, даже отступая, просто так бросать свое ружье. Мне повезло. Как-то раз, по дороге с реки через капустное поле (оно находилось к югу от города, между дорогой в Tuula и большим амбаром хутора Kingu), я чуть не споткнулся о русский легкий пулемет. Там же были к нему и боеприпасы. Он был снаряжен большими жестяными дисками, полными патронов. Ну кто же пройдет мимо такого богатства? Ребята быстро пришли на помощь, и мы затащили все это ко мне домой. В то время мы еще снимали квартиру, и не было подходящего места, чтобы спрятать пулемет. Но у нас был собственный участок на улице Jõe, а на участке — сарай. Вот там-то я и спрятал свое сокровище.

Не много времени понадобилось отцу, чтобы обнаружить его. Последовал решительный приказ вернуть «пулебрызгалку» туда, откуда взял. Приказ, которому нельзя было не подчиниться… Под сенью вечера вместе с мальчишками унесли свое богатство обратно на капустное поле. Пятью годами позже, когда мы уже жили на улице Jõe в своем доме, возле железной дороги, одним ранним весенним утром мимо нашего дома два американских локомотива потащили вагоны для перевозки скота. Это был поезд с депортированными. В бессильной ярости отец сказал сквозь зубы: «Черт… Вот сейчас бы мне твой пулемет… «

Было и еще одно своеобразное оружие, с которым нам довелось познакомиться — фаустпатрон (по-немецки Panzerfaust, в переводе «кулак против танка»). Он был изобретен немцами, когда военная удача отвернулась от них, и им пришлось задуматься об оборонительной тактике. Это был, можно сказать, одиночный гранато-мет. Он представлял собою трубу в полтора дюйма диаметром и длиной чуть более метра.

Труба была заполнена порохом, который поджигали специальным устройством точно в середине трубы. Задний конец трубы был открыт, а к передней части прикреплен снаряд в виде минометной мины. Горячие газы от сгорания пороха в передней части трубы выталкивали эту мину в направлении танка против-ника. Газы, которые выходили из другого конца трубы, должны были уравновесить отдачу от выстрела. Такова была физика этого фаустпатрона.

Один такой фаустпатрон мы нашли с соседским мальчиком Guido в кустах сирени возле нашего дома. К сожалению (или к счастью), он не был в рабочем состоянии. Кто-то, должно быть, пытался его использовать, потому что спусковой крючок был уже нажат. Но порох не загорелся, и солдат действительно «бросил ружье в кусты». Теперь мы смогли удовлетворить свое любопытство.

Первым делом мы попытались снять мину с трубы. Пришлось нам разбираться, как его оттуда снять, и, в конце концов, нам это удалось. Затем мы разобрали спусковой крючок, чтобы предотвратить случайное воспламенение пороха. Как видите, у нас был строго научный подход к работе с опасным оружием. На последнем этапе мы вынули порох из трубы. Это была единственная ценная для нас часть грозного орудия. Пустая труба не была нам интересна. Саму боеголовку мы несколько раз подбросили, но она не взорвалась, и к ней интерес тоже остыл. Сейчас я понимаю, что стоило ударить ее обо что-то более твердое, об большой камень, например. Ведь она была предназначена для удара о броню танка. Но, пожалуй, хорошо, что мы до этого не додумались. Мы вряд ли смогли бы бросить её достаточно далеко, а ведь взрывная сила была бы достаточно большой чтобы …

Испытания взрывчатых веществ, которые мы проводили, были действительно очень опасными. Вот, например, один из случаев. В 1944 году школу открыли только первого октября. Я пошел тогда в пятый класс. Прибыв однажды утром чуть раньше, я встретил возле школы одноклассника. Он переехал в Кейла из Таллинна после мартовских бомбардировок и жил на ферме у своей бабушки, недалеко от школы. Он предложил мне прийти к нему вечером, чтобы испытать взрыватель неизвестного происхождения, который он где-то нашел.

Взрыватель был у него с собой в школе. Действительно взрыватель или запал был довольно необычным. Как правило, запалы были крошечные серебристые трубки длиной около пяти сантиметров, а это был медный стержень длиной около десяти сантиметров. Определенно его стоило испытать! Мы договорились собраться вечером у него. Этот эксперимент удобно было провести около хутора в лесу.

Это был октябрь и солнце не садилось еще довольно долго. Возле бабушкиного хутора была роща, где как раз проходила вырубка. К моему прибытию там уже закончили работу, и лесорубы оставили догорающий костер.

Мы начали нашу «научную работу» с изготовления небольшого костра из артиллерийского пороха. Артиллерийский порох отличается от пороха из винтовочных гильз тем, что намного крупной структуры. Существует несколько видов артиллерийского пороха. Порох, который мы использовали в этот раз, был в форме пластинок: тонких коричневых планок десять на по три сантиметра и толщиной около миллиметра. Мы сделали из них штабель и сверху поместили наш объект испытаний — медный взрыватель. Насыпали змейку из обычного пороха (в качестве бикфордова шнура) и подожгли его с
дальнего конца. Теперь, пока огонь достигнет нашего устройства, мы успеем отбежать. Нам хватало ума не взрывать «объект исследования» у себя под носом.

Мы подожгли пороховую дорожку, отбежали метров на десять, и залегли за большим камнем. Это на тот случай, если взрыв окажется слишком сильным. Прошло несколько минут, но ожидаемого взрыва не последовало. Вернувшись, мы обнаружили, что порох сгорел, но с нашим взрывателем ничего не произошло. Он лишь немного нагрелся.
Этого нельзя было так оставить. Наверно нужен был более сильный огонь, и тут мы вспомнили о костре. Сказано — сделано. Мы побежали к костру, который все еще пылал темно-красным цветом, и бросили наш взрыватель в сердцевину костра. На всякий случай отбежали в сторону. Мы стояли и ждали, что теперь произойдет. Но опять ничего не случилось. Нас, однако, очень заинтересовало, что же стало в костре с нашей «трубочкой». Но только мы двинулись к костру, как раздался страшный взрыв. Облако светящихся углей поднялось к верхушкам деревьев! Когда мы подошли к костру, чтобы подвести итоги исследования, мы увидели, что взрыватель оказался мощным снарядом. Его задачей было, очевидно, взрывать мощные заряды. Сила взрыва была достаточной, чтобы полностью очистить кострище диаметром почти два метра. Нам повезло, что мы не добрались до костра несколькими секундами раньше.

Вспоминается и еще один «подвиг». Возле станции Кейла в немецкое время (точнее: во время немецкой оккупации) был лагерь военнопленных красноармейцев. Лагерь был не очень большим. Один барак. На заборе была только одинарная колючая проволока, и охраны было мало. Заключенные выполняли какую-то работу, предположительно, по обслуживанию и ремонту железной дороги. В свободное время их даже впускали в Кейла. Их не важно кормили, и они ходили к местным жителям за хлебом: «Дайте, пожалуйста, хлебушка». Их так местные и называли: «Хлебушки».

К концу войны тюремный лагерь опустел, и уже летом 1944 года колючая проволока была удалена, а барак снесен. Весь оставшийся мусор скучили около железнодорожном переезда дороги в деревню Оhtu (в то время там был железнодорожный переезд), в ожидании вывоза. Однако, для нас, мальчишек, каждая куча мусора была золотым рудником, требующим исследования. И мы, я и Heiti Sommer, парень на пару лет старше меня, нашли в этой куче два «драгоценных камня» — два пушечных снаряда. Это была действительно достойная находка, такого мы в окрестностях Кейла еще не находили. Помнится, они имели калибр 154 миллиметра. И «свеженькие», и в исправности!

Нас не особо интересовали сами снаряды. Не бросишь же их в огонь, могут так рвануть! Нашей задачей было достать из них дефицитный артиллерийский порох. Нам ничего не оставалось, как попытаться отсоединить сам снаряд от гильзы. Уж не помню, каким образом мы их оттуда отсоединили, ведь сильно по ним колотить было нельзя. Артиллерийский порох мы все-таки достали. Он был крупнозернистый и расфасован в шелковые мешочки. Ну, супер! Старания окупились!

Что же делать со всем этим снаряжением? Хорошо, можно выложить на земле дорожки и узоры из пороха, поджечь с одного конца и любоваться прожженным узором. И это все. Другое дело — взрыватели. Всунешь в него кусок бикфордова шнура, затем поджигаешь и бросаешь в реку. Взрыватель взрывается, и находящаяся рядом рыба всплывает на поверхность, брюхом к небу. Игра в военного рыбака. Были еще патроны от немецких зенитных пулеметов и всякое другое
«барахло». К счастью, у нас не было настоящей боевой взрывчатки и не и было несчастных случаев.
Однако я бы хотел поговорить об одной стандартной игрушке того времени. Это было использование самого
массового боеприпаса, винтовочных патронов. У всех нас их было бесчисленное множество. Винтовок у нас не было, но стрелять мы, конечно же, хотели. И вот, что мы делали. Порядок такой: прежде всего, из от винтовочного патрона надо было отделить пулю. Затем высыпать из гильзы примерно половину пороха. Таким образом, в гильзе образовывалось пустое место, куда нужно было втиснуть обратно пулю. Пулю нужно было перевернуть, острым концом вниз. И, наконец, протолкнуть пулю в гильзу до конца, и сверху засыпать ранее высыпанный порох.

Это была подготовка. Выстрел делался путем поджигания пороха спичкой. Для тех, кто не знает, как горит порох, я объясню. При достаточной подаче воздуха порох сгорает так же спокойно, как и любой другой горючий материал. Фокусы начинаются, когда порох не получает достаточно воздуха. Если он при этом еще и нагревается, то порох сам начинает выделять кислород, и горение превращается во взрыв. В нашем подготовленном патроне порох сначала мирно горел над пулей. Но когда он сгорал и огонь переходил под пулю, кислорода уже не хватало, порох взрывался, и пуля вылетела из гильзы.

Взрыв был не очень сильным. Перед взрывом из щели между пулей и гильзой начинал шипением выходить пороховой дым. Проходило около четверти секунды от начала шипения до выстрела. За это время можно было успеть прицелиться и отправить пулю в нужном направлении . До этого момента наклонять патрон нельзя было, так как тогда высыпался бы горящий сверху порох. Чтобы сделать выстрел более точным, мы даже сделали специальный деревянный пистолет, с местом для установки патрона. Если кому-то когда-нибудь дарили игрушечный пистолет, то его тоже переделывали для стрельбы нашими патронами.

Вот такая интересная жизнь была у младших школьников во время войны и некоторое время позже.

Советская школа и военная подготовка

Созданное Октябрьской революцией 1917 года, Советское государство должно было «сбросить иго капитализма» со всего мира. Поскольку «угнетатели наций» добровольно власть не отдают, следовало заставить их это сделать силой оружия. Подготовка к этому началась, как только Советская Россия встала на ноги. Приготовления включали развитие военной промышленности и подготовку военных кадров. Что из этого получилось, мы знаем из новейшей мировой истории. Здесь, однако, я хочу затронуть тот аспект военной подготовки, который коснулся школьников.

Скажем так, в начальной школе, которая была переименована в неполную среднюю школу, прямой военной подготовки еще не было. Вместо нее была хорошо организованная физическая подготовка. Уроки физкультуры пропускать не разрешалось. Не помню, чтобы кто-нибудь из моих одноклассников был бы освобожден. Каждый должен был выполнять физические упражнения на уровне своих способностей. Для контроля физических способностей были установлены государственные нормы. Они назывались нормами БГТО. БГТО — это
аббревиатура «Будь готов к труду и обороне». Это означало, что выполнивший нормативы становился готовым защищать родину. Чтобы у детей был стимул выполнять эти нормы, даже не задумываясь о защите государства, выполнивший нормативы получал нагрудный значок, которым мог гордиться. Во время моей учебы в школе в Кейла эти нормы еще не применялись, но в средней школе уже были подобные нормы. Это были стандарты следующего уровня, или ГТО (уже «готов к труду и обороне»).

Самым колоритным учителем за все время учебы в школе Кейла был Hugo Venda. Будучи химиком и биологом, он вел и другие предметы. Например, пение и физкультуру. Похоже, что именно он приобрел для школы мелкокалиберную винтовку ТОЗ-8 Тульского оружейного завода. Это была самая настоящая винтовка, калибра 5,6 мм. В настоящее время такой калибр используется в спортивных соревнованиях, например, в биатлоне.

Была уже весна нашего выпускного класса, когда мы начинали практиковаться в стрельбе из этой винтовки. Происходило это за школьным зданием. Мишень была размещена возле задней, глухой стены школы. Мы стреляли из положения как лежа так и стоя. Было это больше знакомство с оружием. Никаких соревнований нам не организовали. Лучшим стрелком оказался мой тогдашний сосед по парте и товарищ Kalju Kobrusepp. Спустя много лет он стал армейским спортсменом по стрельбе из пистолета.

После окончания Кейлаской 7-летней школы я продолжил обучение в 8-м классе Первой Таллиннской средней школы. Именно на уровне средних школ и техникумов советская молодежь начала готовиться к распространению социализма по всему миру. Начались уроки военной подготовки — один час в неделю. Правда, было это только в выпускных классах. На государственном языке они официально назывались: «Уроки военной подготовки»! Их даже не пытались замаскировать, называя «подготовка к самообороне» или чем-нибудь в этом роде. Все прямым текстом, как и предусматривала внешняя политика государства — военная подготовка.

Весной и осенью, пока не выпал снег, мы занимались самой обыкновенной муштрой. Все эти «Шагом марш!», «Налево!», «Смирно!» и так далее. Со времени существования Эстонского стрелкового корпуса, воевавшего в Великую Отечественную в составе Советской Армии, прошло всего пару лет, и строевые команды были еще на эстонском языке. Звучали они так:
«Sammu marss!», «Vasakule pöörd!» «Valvel!». И то хорошо. С выпадением снега перенесли занятия в класс. На втором этаже здания школьного спортзала была выделена специальная комната.

В основном мы занимались сборкой и разборкой винтовки. Винтовка была старая, царских времен, трехлинейная винтовка 1891 года. Определение «трехлинейная» относилось к калибру ствола винтовки или диаметру пули. Линия составляет одну десятую дюйма, а три линии дают ровно 7,62 мм. В прошлом линиями измерялась еще ширина фитиля керосиновых ламп. Обычная «коптилка» тоже была трехлинейной, но на поместьях встречались даже тридцати-линейные светильники.
Винтовку можно разобрать частично, чтобы удалить загрязнения, полученные во время учений. Но перед длительным хранением ее надо разобрать полностью, почистить, смазать и снова собрать. Все это делалось раз в неделю в течение последнего года в средней школе.
Чтобы мы не скучали, нас иногда вывозили на стрельбище на улице Tööstuse. Там мы стреляли из уже знакомой мне винтовки ТОЗ-8. Из наших учебных винтовок мы стрелять не могли, они были давно сделаны не пригодными. Лучшие ружья хранились за семью замками, и, конечно, не в школе. Ведь это было еще неспокойное послевоенное время. Власти еще боялись Лесных Братьев, прятавшихся по болотам и лесам.

Мы проучились военной подготовке целый год, но не получили ни одной оценки, и в аттестате это никак не было отмечено?! Не думаю, что это было политикой Министерства образования ЭССР. Эта учеба направлялась совсем по другой линии.

Призыв

Молодой человек в возрасте от 17-18 лет сталкивается уже по серьезнее с военной службой. Государство начинает проявлять к них интерес как к людскому ресурсу обороны Государства. Всех мальчиков записывают в толстые книги и картотеки, где указано, какое его состояние для участия в защите (или расширении) родины.

Делят их на группы в зависимости от физического состояния. Наиболее ценными являются здоровые спортивные мальчики: хорошее зрение, слух обоими ушами, накачанные мускулы и выносливы. Следующий сорт — чуть послабее. Те, кто прогуливал физкультуру или был освобожден по какой-то причине. Если зрение, слух и прочее в порядке, их отмечали, как нуждающихся в дополнительной нагрузке в армии. Остаются полу-слепые, полу-глухие и страдающие плоскостопием. Они определялись для вспомогательных работ на кухне и тому подобного. Совсем больные и покалеченные интереса не представляли, им выдавалось свидетельство об освобождении от военной службы или «белый билет». Он оставался в силе до самой смерти или до тех пор, когда защита родины потребует призвать даже их.

Так происходит это в большинстве стран с армией призывного типа. Я рассказываю только о своем опыте, а это опыт Советского Союза. Когда Советский Союзе распался, и Эстония снова стала независимой, мне было 57 лет, а в таком возрасте уже нет никакого смысла ставить людей под ружье. Итак, начнем со времени, когда мне было 17 лет.

Мы были учениками Первой Таллиннской средней школы, наверное 9-го или 10-го класса, когда внезапно некоторым мальчикам прямо с уроков надо было явиться в Харьюский (Harjumaa) уездный военкомат. который находился рядом со школой на улице Rataskaevu. На первом этаже был ресторан Nord, а комиссариат находился на втором или третьем этаже. Это было настолько давно, и я могу здесь что-то путать. Думаю, что вызов в военкомат все таки прислали мне домой, в Кейла, и мне пришлось просто уйти с уроков. Я действительно плохо помню эту повестку-вызов, но тот поход в комиссариат помню отлично.

Разговор в Военном комиссариате был предельно коротким. Одна комната была заполнена людьми в белых халатах, которые нас, раздетых догола, осматривали и ощупывали. Нас измерили, взвесили, проверили зрение и слух, и каждому в конце концов выписали бумагу. Этот документ назывался свидетельство военнообязанного и был, по сути, младшим братом военного билета. Мы должны были показать этот билет в школе, при смене места жительства или приеме на работу. На основании этого документа в школах, учреждениях и районах были составлены списки призывников на военную службу, чтобы при необходимости можно было немедленно вызвать мальчиков под ружье.

Документ хлеба не просит. Я пошел с домовой книгой, (в каждом доме была такая), в Кейлаский городской исполком, и мой билет где-то там зарегистрировали. Так что это дело было сделано. Но со мной произошла еще одна неприятная история, которая, в некотором смысле, повернула мою жизнь в новом направлении.

В начале лета 1951 года, когда мне вот-вот должно было стукнуть 19 лет, ко мне домой прислали
повестку из местного военного комиссариата, чтобы я явился на собеседование с районным военным комиссаром. Ничего особенного, я взял и пошел в военкомат. Кабинет комиссара находился на первом этаже усадьбы Кейлы. Это то же здание, где сейчас музей уезда Harjumaa.

Комиссар был эстонцем. В то время вероятно все военные комиссары в Эстонской ССР были бывшими офицерами Эстонского корпуса. В народе звали их Корпусными парнями, по-эстонски Korpusepoisid. Это были красноармейцы, которых мобилизовали в 1941 году и отвезли в Ярославскую область. Из них после начала отступления немцев сформировали Эстонский корпус Красной Армии. До отступления немцев эстонцев на фронт не пускали.

Комиссар спросил, как у меня дела в школе и что я думаю делать после ее окончания. Он знал, что я как раз сдаю выпускные экзамены средней школы. Как любой порядочный школьник, я, конечно, сказал, что собираюсь в институт. На это он предложил мне пойти вместо института в военное училище. На это я ответил, что военная служба мне не очень интересна. Он разозлился и угрожал, что если я не пойду в военное училище, то вместо института он отправит меня служить простым солдатом. Это было в его власти. Но пока что я был только школьником, пожелал ему всего хорошего и пообещал подумать над его предложением.

Сейчас, оглядываясь назад, я понимаю, что ему дали план на количество мест в военном училище, который он, хочешь — не хочешь, должен был выполнить. Он даже был добр ко мне, ведь когда он, между прочим, спросил меня о военной службе моего отца, я почти проговорился, что тот был в плену у немцев. Он, похоже, понял это и сразу перевел разговор на другую тему. В те времена немецкий плен считался предательством родины.
И начал я играть с комиссаром в кошки-мышки. Через некоторое время мне пришел новый вызов в военкомат. Видимо, они хотели заполучить меня в военное училище как можно скорее. Однако к тому времени я уже сдавал вступительные экзамены в Таллиннский Политехнический институт (ТПИ). Теперь мне просто нужно было выиграть время, пока не стали ясны результаты экзамена: поступил или нет. Если бы я стал студентом ТПИ, даже военный комиссар не смог бы вытащить меня оттуда в армию.

Я просто скрылся из виду на время вступительных экзаменов. Комиссар даже лично приходил ко мне домой, и пугал моих родителей тем, что уклонение от военной службы является уголовным преступлением. В этом преступлении он может обвинить и меня, и моих родителей. Но мои родители твердили, что они давно меня не видели. Я, мол, живу где-то в Таллинне у своих одноклассников, потому что вместе легче готовиться к экзаменам. Где именно — они не знают.

Все закончилось внезапно, так же, как и началось. Я сдал экзамены и был зачислен на первый курс в Московский инженерно-строительный институт. С таковой справкой я пошел в Военный комиссариат Кейла сниматься с военного учета. Комиссар, видимо уже выполнил свой план, так что настроение у него было хорошее. Прочитав сертификат, он пожал мне руку и пожелал успехов в институте. Будто у нас и не было никогда никаких проблем.

Тут стоило бы объяснить, как это мальчик, поступавший в ТПИ, внезапно стал студентом Московского строительного института. По тем временам это было может не таким уж и резким поворотом в жизни. Дело в том, что я сдавал экзамены на гидро-строительный факультет Таллинского Политехнического института. Честно говоря, меня не так уж интересовало это гидро-строительство. На самом деле мне хотелось поехать в Тарту изучать в университете физику, но тут в дело вмешивалось финансовое положение нашей семьи.
Зарплата моего отца была обычного рабочего на конфетной фабрике «Калев». О его работе я более подробно рассказал в его биографии. Мать тоже работала обычной служащей на узле связи в Кейла. С таким доходом семьи даже моя средняя школа в 200 рублей в год, была проблемой для нашей семьи. О том, чтобы отправить меня жить в Тарту, не могло быть и речи. А поступив в ТПИ, я оставался бы дома и продолжал жить с родителями.

Кроме того, у меня все еще был школьный менталитет, я боялся, что получить курсовую оценку ниже четверки дело очень даже вероятное. Это означало бы потерять стипендию, прекратить учебу и затем оказаться в армии. Задним умом мы все сильны. В конце концов, я окончил среднюю школу практически с отличием, а университет не проводит тесты каждую неделю, как в школе. Оценка знаний студента производиться во время экзаменационных сессий — это совсем другое дело. И на самом деле мне нечего было бояться … Но я выбрал гидротехнический факультет ТПИ, где выплачивали стипендию даже с тройками.
Я сдал вступительные экзамены и имел право стать студентом ТПИ. Когда я пришел за документами, меня попросили зайти в партком. Помню, эта комната парткома находилась на втором этаже учебного здания ТПИ в в районе Таллинна с названием Kopli, окно выходило на конечную остановку трамвая. За столом сидел мужчина средних лет, назвавшийся представителем Министерства образования.

Пригласили меня для того, чтобы предложить обмен: гидротехнический факультет Таллиннского Политеха на гидротехнический факультет Московского Инженерно- Строительного института. Я сдал оба экзамена в ТПИ по русскому языку, как устный, так и письменный, на пять. Также выпускные средней школы, и дальнейшая учеба на русском языке не должна быть для меня проблемой. Эстонской ССР было выделено четыре места в институте МИСИ «для укрепления национальных кадров», и мне не грозило оказаться одному в чужом городе. Он предложил еще два бонуса. Первый — гарантированная работа в Эстонии после окончания. Второй — правительство Эстонии оказывает финансовую поддержку студентам, выплачивая дополнительную стипендию.

Оба бонуса были очень важны для меня. Важность второй причины объясняется описанным выше финансовым положением нашей семьи, но и первая была важна в контексте той эпохи. А именно, после окончания института происходил так называемый «рынок рабов», то есть распределение. Выпускник должен был компенсировать государству расходы на его обучение, проработав не менее двух лет по изучаемой специальности. Место работы могло быть выбрано только из предварительно определенного списка. В этот список могли входить и многие организации в «братских республиках», куда следовало ехать, чтобы оказать братскую помощь или получить дополнительные ценные знания. Если эти места не были заполнены добровольно, принимались более строгие меры. Так что гарантированная работа в Эстонии была важным преимуществом. Для молодого человека эти пять лет обучения вдалеке от дома кажутся в какой-то степени приключением, в конце которого можно спокойно «… оказаться дома, когда зацветут яблони».

Дома я рассказал об этом предложении и попросил у родителей совета. Мама ничего не сказала. Разве она не помнила, как её отец еще при царе учился в знаменитом Санкт-Петербургском Дорожном институте и что из этого вышло? Может быть, когда-нибудь я напишу биографию моей матери и расскажу об этом подробнее. Мой отец не хотел брать на себя ответственность и посоветовал мне принять решение самостоятельно. Я уже достаточно взрослый, чтобы сам распоряжаться своей жизнью. И я распорядился.

Строительный институт, как кузница военных кадров

1 сентября 1951 года я стал студентом Московского строительного института с пропиской в городе Москве. Конечно, мне немедленно пришлось пойти в военкомат по месту жительства и зарегистрироваться там в качестве военнообязанного. Там достаточно было предъявить этот же самый билет военнообязанного.

Московский строительный институт входил в число высших учебных заведений Советского Союза, где помимо инженерного образования также проводилась военная подготовка. Вместе с дипломом инженера-строителя выдавали военный билет офицера. У меня это выглядело, как военная специальность № 501, отмеченная в моем будущем военном билете. На армейском языке это командир саперного взвода. Мне присвоили звание младшего лейтенанта — одну маленькую звездочку. И теперь я расскажу, за что я заслужил эту честь.
Обучение в институте продолжается в общей сложности пять лет. Три из них мы постигали военную науку. Первый курс, как и последний, были свободны от этого. Почему именно так
— на этот счет у меня есть свое понимание. Во-первых, многие студенты не выдерживали больше первого курса, он для них становился последним. На их военную подготовку не стоило тратить сил. Последний же курс был дипломным, и на нем было жалко отдавать время военной кафедре. А на оставшиеся три года приходился усиленная военная учеба.

В течение этих трех лет один день каждую неделю был полностью посвящен военной подготовке с утра до вечера. Учебная неделя длилась шесть дней. В то время суббота тоже была рабочим днем. Простая математика: на военные предметы мы потратили 12% нашего учебного времени. Это была так называемая теоретическая подготовка. Чтобы закрепить полученные знания, были запланированы летние военные лагеря. В общей сложности в лагере мы провели два лета, каждый раз по месяцу. Это добавило дополнительные 4,5% к предыдущему проценту.

Как же выглядел военный учебный день студента, который мы называли просто «военным днем»? Три момента были чрезвычайно важны в этот день: а) не должно быть опозданий; б) лицо должно быть чисто выбрито, и в) сапоги должны быть начищены. Особенным педантом в этих вопросах был преподаватель фортификации полковник Андрей Юльевич Кистяковский. Он был жемчужиной среди лекторов, и о нем стоит поговорить подробнее.

Он происходил из большой семьи украинских ученых с давней историей. Вся его натура была чрезвычайно тонкой и аристократической. Казалось, даже форма полковника, которую он носил, была пошита Хьюго Боссом. Френч и брюки-галифе сидели как влитые. На ногах были длинные лакированные кожаные сапоги. В дополнение к своей работе на военной кафедре, он много лет был признанным главным тренером сборной СССР по водному поло и многократным чемпионом Советского Союза по плаванию. Когда он осматривал нас утром и видел, что кто-то из студентов плохо выбрит или с грязными ботинками, то давал ему пару рублей и отсылал приводить себя в порядок. Повторить такое унижение никто не хотел. Это был его подход к воспитанию молодого человека.

Дошли теперь до самой военной подготовки. Первый год была строевая подготовка, изучение устава и материальной части — винтовки, автоматы, пулеметы. Второй год был уже по- интереснее. Нас учили основам военного дела. Это включало тактику атаки и стратегию защиты. Разумеется, мы должны были знать все это о Советских вооруженных силах и о вероятном противнике. Экзаменов по этим темам не было. Ограничились вопросами на уроках и контрольными работами.

Последний, третий, курс был полностью посвящен роли саперных частей в современных военных действиях. Задачи саперов зависят от того, планируется ли наступление, оборона или просто удержание линии фронта. В случае атаки они должны обеспечить наступление войск через любые препятствия, будь то минные поля, реки или долины. Находясь в обороне они должны выстроить систему окопов с бункерами и огневыми точками, и создать минные поля перед фронтом.
В качестве проверки наших знаний студентам было поручено разработать проект фортификационного объекта. Каждый студент получил индивидуальное задание и должен был защитить свой проект перед комиссией, получить соответствующую оценку в свою зачетку. С этим проектом у меня вышла большая ерунда. Мне было поручено запроектировать бункер для штаба полка. Была предоставлена топографическая основа или план расположения, геологические характеристики почвы и возможные строительные материалы. Через две недели должен был быть сделаны чертеж и пояснительная записка с описанием организации работ (график работ, список трудозатрат, перечень необходимого оборудования и т. д.)

У нашего полковника Кистяковского был свой метод обучения студентов оценивать свои силы и рассчитывать время. Дополнительное условие, которое он ставил, состояло в том, что тот, кто завершит проект в течение оговоренных двух недель, может представить чертежи проекта на одном листе ватмана (чертежная бумага) размером А1, в карандаше. Размер бумаги — А1 по международным стандартам: ширина 814 и высота 576 мм.

Если не успел за две недели, полковник Кистяковский даст отсрочку на одну неделю, но тогда чертеж должен быть выполнен тушью. Ну а самым ленивым пришлось делать проект на двух листах (2 х А1), чертить тушью, а топографию и конструкции обмывать акварелью. Срок в этом случае был конец семестра. И я, знаете ли, закончил к концу семестра!

Но куда интереснее была жизнь в военном лагере. Мы ездили туда два раза. Сначала мы должны были быть в лагере только один раз в течение 30 дней. Письмо с соответствующей директивой только что пришло из Министерства Обороны. До нас студенты проходили лагерь дважды, каждый раз по 20 дней. Таким образом, мы остались в лагере в течение предполагаемых 30 дней. Но когда наступил следующий год, вступил в силу новый указ, переместивший 30-дневный лагерь со второго на четвертый курс. И нам повезло провести 30 дней в походе еще раз, на четвертом курсе. Таким образом, у нас было 60 дней военного лагеря, но мы выжили.

Студентам строительного института издавна служил лагерь какого-то Ярославского военного училища под Ростовом. Для справки, в России есть два Ростова. Хорошо известен Ростов-на- Дону, на берегу Азовского моря, а другой Ростов находится в Ярославской области, к северу от Москвы, и относится к так называемому туристическому «Золотому кольцу». Тот второй Ростов был наш.

Обе наши поездки в лагерь были похожи как две капли воды: одинаковыми были и место, и действия, и бездействие. Спустя годы я уже не могу определить, какое из воспоминаний относится к первому лагерю, а какое ко второму. Да это и не имеет значения. Моя задача — передать атмосферу студенческой жизни в войсковых условиях.

Собирались туда что в армию. Дома мы постриглись наголо. Хотя такого приказа и не было, но так удобнее и меньше потеешь. В один июньский вечер мы собрались на Ярославском вокзале в Москве, где нас отвели в вагоны, припаркованные на запасном пути. Это были товарные вагоны для перевозки скота, оснащенные двухъярусными нарами. Они отличались от тех, что использовались при сталинских депортациях, только тем, что на окнах не было решеток, ворота настежь распахнуты, и из-за лета никаких буржуек.

Мы заняли свои места, и поезд тут же тронулся. Наш состав был довольно длинным, не меньше двадцати вагонов. Ехать нужно было чуть более двухсот километров. Рано утром мы оказались на запасных путях железнодорожного вокзала какого-то старинного русского города. Между вагонами ходили неизвестные нам молоденькие солдатики. Позже мы узнали, кто это такие. В Ярославле была школа сержантов, и командование нами было выпускников государственным экзаменом. Как же им было не постараться показать нам всю свою начальственность? Мы были для них обычными новобранцами.

Первым делом нас строем отправили в городскую баню. Там все шло четко по армейскому конвейеру. В предбаннике нужно было положить свои вещи в мешок. На мешок надо было написать факультет, курс, номер группы и фамилию. После этого можно было пройти в «моечную». Вымывшиеся выходили через заднюю дверь, где выдавали военную форму. Комплект формы был полный и включал также нижнее белье, пилотку и «кирзачи» или кирзовые сапоги. К сапогам также прилагались обмотки для ног. Думаю, ими сейчас уже редко используются, так что буду называть их чисто по армейско-русскому «портянками».

Портянка для тех, кто носит «кирзачи» — изобретение, достойное Нобелевской премии. Без портянок «кирзачи» носить невозможно. Носок, хоть шерстяной, хоть любой другой, не держится внутри кирзы. Кирза — это не тот сапог, который в принципе способен хорошо сидеть на ноге. Кирза — это просто высокий сапог для любого вида работ. Он может быть на несколько размеров больше вашей ноги, но вы все равно должны его носить. Выбора у тебя нет, но если правильно его использовать, то все получится.

Портянка — это кусок хлопчатобумажной ткани размером полметра на полметра. Ткань не должна быть тонкой. Лучший вариант — толстая фланель, вроде той, что использовалась для детских подгузников до изобретения бумажных памперсов. Края должны быть резанные, лучше еще когда порванные. И ни при каких обстоятельствах края не должны быть подшиты!
Вот инструкция как наворачивать портянку. Ступню надо вытянуть, как будто хочешь просунуть ее в сапог. Удерживая ногу в этом положении, заворачиваешь ее в портянку. Портянка должна свешиваться с пальцев на семь-восемь сантиметров. Пока так. Хочешь-не хочешь, верхний угол портянки будет свободно свисать. Этот свисающий треугольник нужно завернуть между ногой и портянкой. Теперь все приготовления сделаны, остается только кусок портянки свисающий через пальцы повернуть вниз под стопу, и засунуть ногу с портянкой в сапог. Все в порядке! Правильно обвернутая портянка держит ногу в кирзе крепко и мягко. По сути, она играет роль уплотнения между ногой и сапогом. Таким образом можно пройти в «кирзачах» десятки километров, и портянка никуда не денется. Такой урок преподали нам ребята, которые прежде научились этому сами от «старичков».

После бани нас погрузили в грузовики, и мы отправились в лагерь в двадцати верстах от Ростова. Грузовики были еще «студебекерами» военного времени. В каждый кузов грузовика сели почти по тридцать студентов, и двинулись в путь. Дорога в лагерь была похожа на все российские дороги — яма на яме. Для военного грузовика лучше дороги и не надо. Нам сказали держаться друг за друга крепче, чтобы был эффект монолитного груза. Тогда мы не вывалимся из кузова. Тем не менее, потери были. Некоторые из нас из кузова все-таки выпали. Но в конце концов все остались живы и невредимы.

В лагере нас поделили на отделения. В каждом отделении десять человек плюс командир. Тот же сержантик из училища. Каждое отделение получила свою большую палатку. Этот лагерь был большим палаточным городком. Палатки были выстроены ровно в ряд. Перед первым рядом палаток была широкая песчаная дорога, называемая «плацом». Отдельно стояло несколько стационарных построек: кухня, столовая, склад, магазин. Былo еще отдельное здание типа отеля или общежития. Там жили офицеры. Постоянно жило в этом здании руководство лагеря. Там же жили теперь и наши преподаватели с военной кафедры нашего института. Они прибыли в лагерь с нами, потому что лагерь также был частью учебной программы военной кафедры.

Жизнь в лагере была довольно однообразной: утренние процедуры, занятия на природе, вечернее построение. Практически одно и то же каждый день. Иногда по вечерам показывали кино, но мы за день на свежем лесном воздухе так уставали, что было не до кино. Но кое-что из этого стоит вспомнить. Может быть, нынешняя молодежь сможет сравнить свою армейскую жизнь с тем временем.

Утром нас будили фанфары. Мы не особенно их слышали сквозь сладкий утренний сон, но у нас были наши командиры сержанты, которые сгоняли нас с коек акустическими и физическими методами. Полунагими мы выбегали из палаток и бежали строем в лес облегчаться. На это давалось три минуты. Через три минуты нам снова нужно было выстроиться в шеренгу и бежать на спортивную площадку, где начиналась утренняя гимнастика.

Гимнастические упражнения выполнялись по уставу. Сержант выкрикивал номер упражнения и сам начинал показывать упражнение, отсчитывая в слух такты. Все упражнения состояли из 16 тактов. В течение пяти минут мы наклонялись вперед и назад, слева направо, прыгали и ложились … После гимнастики мы бежали к реке мыться. Да, по дороге на гимнастику, мы должны были захватить из палатки мыло и полотенце. После мытья нам давали 10 минут для приведения себя в порядок. Нужно было заправить постель, побриться, правильно одеться. Как было принято у российской армии, подворотничок должен быть всегда белым. Когда он стал грязным, надо было пришивать новый, чистый.

Через 10 минут отдавалась команда на построение. Весь лагерь выходил из палаток и выстраивался на плацу. Начиналась перекличка, когда командир взвода выкрикивал имя подчиненного, а тот должен был подтвердить, что он присутствует в строю. Затем командир взвода докладывал о результатах своей проверки командиру роты и так далее до начальника лагеря. Наконец, начальник поздравлял личный состав с началом нового рабочего дня, и мы должны были хором отвечать на это приветствие.

После построения начиналось самое приятное, что бывает утром — завтрак. Здесь, опять же, был целый армейский ритуал, когда нужно было идти в столовую строем и, конечно же, со строевой песней. Но кому охота петь утром на голодный желудок? Мы сначала попытались обойтись без пес- ни, но черта с два. Добрав- шись до столовой, мы тут же получили приказ «Кругом!» и вынуждены были вернуться в палатки. Ничего не поделаешь, пришлось от палаток идти с песней.

Строевые песни в армии — это одна большая хохма. Никому не охота петь в строю, но от командиров это требуется, и они не оставляют бедного солдата в покое. Конечно, солдат пытается сделать свою скучную жизнь хоть чуть повеселее. Для этого сойдут и эти мучительные песни. Делается это так, что между правильными словами песни или вместо них вставляются какие-нибудь непристойные слова. Просто надо заменить некое слово ругательством, которое похоже по звучанию и ложится в рифму. Были песни, в которых заменяли целые строки. Интересно, что эти «исправленные» слова сразу запоминались. Командир не сразу понимает, почему солдаты вдруг поют с таким воодушевлением. Ну а когда он наконец понимает, велит им лучше молчать. Случалось так, что когда мы шли по местной деревне, девчата смотрели на нас разинув рот, мы пели совсем уже неприличные песни. Конечно, это было в отсутствие высоких чинов.

В столовой стояли длинные столы, каждый рассчитан точно на отделение, то есть на 11 солдат. На каждого солдата на столе стояло по алюминиевой миске. Ложка и нож должны были быть у каждого свои. Ложки нам выдали в начале лагеря, а вот нож нужно было привезти с собой из дома. Но нож в столовой был не так уж и нужен. Как и вилка. Ложка в армии заменяет все. При необходимости и нож.

Еду приносили на стол в большой кастрюле, содержимое которой должен был солдат из отделения разложить по мискам. Еда обычно была пшенной или гречневой кашей, иногда отварная картофель с соусом. Под конец приносили чай в большом чайнике и отдельно большой кусок сахара. Кружки нужно было приносить с собой из палатки. Сахар представлял собой большой голубоватый ломоть, похожий на кусок льда. Называли это «сахарная голова». Это было одно из первых стадий в производстве сахара, так как не было никакого смысла рафинировать и измельчать сахар для военных. Мы быстро разобрались, как точным ударом тыльной стороной ножа сделать из большого куска сахара много маленьких.
Все приемы пищи, утром, в обед и вечером, были одинаковыми, и я не стану рассказывать об их незначительных различиях. Когда насытились, мы снова шли из столовой с песней, но теперь песня звучала на много энергичней. После каждого приема пищи был предусмотрен час на перекур. После завтрака его нельзя было назвать часом, потому что это было всего 10 минут, но днем давали действительно целый час на переваривание обеда, а вечером мы были свободны до отбоя.
Большинство из нас были курильщиками. Это было учтено Министерством обороны, и всем солдатам полагался «паёк». Каждую неделю солдат получал одну пачку махорки. Студенты в лагере тоже получали такую пачку. Мы никогда раньше не пользовались этим видом табака и должны были пройти курс молодого бойца на эту тему. Деды показали, как правильно рвать кусок газеты для самокрутки. Газету «Правда» нужно было рвать в правильном направлении, чтобы края бумаги имели нужную структуру для прилипания слюной. Получалось что-то вроде большой сигареты. Другой способ состоял в том, чтобы сделать из бумажной трубы конус, в который можно натрясти махорку. Его звали «козья ножка». Махорку, похоже, нам давали самого низкого качества. Она искрилась и взрывалась. К концу лагеря у всех нас от этой махорки были проженные штаны.

Однажды, до окончания лагеря, после того как мы курили эту махорку в течение почти месяца, мы решили сделать себе подарок в виде сигарет. В киоске для офицеров можно было за деньги все купить. В том числе папиросы и сигареты. Мы купили там пачку «Приимы». Ну, это было ведь наше обычное студенческое курево. Вы не представляете, какой кайф мы от нее получили! Это было такое удовольствие, которое никогда, ни раньше, ни позже я больше не получал от никотина.
Так из чего же состояла наша лагерная жизнь кроме еды, сна и курения? Напрягаться нас, все-таки, тоже заставляли. В конце концов, нужно же было на практике испытать то, чему нас учили на институтских занятиях о работе сапера. Кроме того, нам разрешили пострелять. С этого я и начну.

В снаряжение каждого солдата входит винтовка, и он должен уметь из нее стрелять. Не только стрелять, но и поражать цель. Я расскажу вам о первом лагере, где нам дали эти старые винтовки Первой Мировой. Мы их еще в школе изучали. Нам выдали винтовки, и мы пошли на стрельбище лагеря. Конечно, нас выстроили в шеренгу, но по какой-то причине шли без песни. Стрельбище представляло собой песчаную равнину шириной 50 метров и длиной более 300 метров.

В трехстах метрах от нас были мишени, которые мы должны были поразить. Каждый из нас должен был сделать три выстрела. Мишени были довольно большими белыми квадратами с нарисованным «вражеским» силуэтом. Дальше за мишенями был окоп, скрывающий обслуживающий персонал. В их обязанность входило проверять наши попадания по мишеням. Происходило это так: мы делали по три выстрела, каждый по своей мишени, а после этого оттуда нам кричали, было попадание или нет. Этот последний результат назывался «Молоко».

Со мной была такая история, что все мои три выстрела попали в «Молоко». Офицер, который командовал нами, посмотрел на меня как-то странно и спросил, стрелял ли я вообще когда- нибудь и понял ли я, как нужно целиться. Я ответил, что делал это и раньше, и думаю, что просто моя винтовка не исправна. Он несколько изменился в лице, но решил испробовать мою винтовку сам. Это было им выполнено путем установки винтовки в устойчивое положение на мешок с песком, прицеливания и выстрелов. Офицер также выстрелил три раза, и, к его удивлению, тоже никуда не попал. Решение было принято быстро: эта винтовка должна быть списана.
Для компенсации разрешили мне пострелять из спортивной винтовки ТОЗ-8. Солдаты из местного гарнизона в это время рядом оттачивали свою спортивную форму с помощью этой винтовки. Я был прислан к ним со словами: «Посмотрите, умеет ли этот парень стрелять!». Мне дали пять патронов и объяснили, как прицеливаться в центр мишени, находящейся в 50 метрах. Ко мне относились так, как будто я никогда раньше ружья не видел.

Но этот TOЗ был игрушкой по сравнению с винтовкой, которую я только что в руках держал. Во-первых, винтовка была ужасно тяжелой. Ох и трудно было ее держать. Во-вторых, её отдача во время выстрела был такая, что отбрасывала стрелявшего сантиметров на 20 назад на бряхе по песку. Теперь же у меня в руках почти невесомое ружье. И цель была рукой подать. Я сделал пять выстрелов, три раза в десятку и два в девятку. Всего 48 очков, вот это результат! Даже те солдатики были удивлены.

Было еще одно упражнение, которое мы должны были выполнить — это кидание боевой ручной гранаты. Учебная площадка представляла окоп, вырытый в 15 метрах от небольшого ручья. Само упражнение состояло в приведении гранаты в «боевое состояние», а затем ее броске в ручье. Брошенная граната должна была взорваться в ручье. По сути, это было упражнение для укрепления нервов, потому что мы должны были держать приготовленную ко взрыву гранату в руке в течение пары секунд.

У одного из нас нервы и не выдержали. Дело в том, что нам нужно было приготовить гранату ко взрыву вытащив защитную чеку. Ручная граната имеет двойную защиту, которая предотвращает немедленный взрыв. Вытягивание чеки удаляет предохранитель первого уровня. Важно знать, что вытягивание чеки сопровождается небольшим щелчком. Вторая защита срабатывает уже тогда, когда рука отпускает гранату, то есть когда граната брошена. От снятия предохранителя второго уровня до самого взрыва гранаты проходит еще примерно
5 секунд. Это типичное время полета гранаты от кидавшего ее солдата до противника. Это данные о том типе гранаты, которую мы использовали.

Случилось так, что один студент из нашего отделения вытащил чеку и испугался того небольшого щелчка в руке. От испуга он выронил гранату прямо в траншею, где он с офицером сам стоял! К счастью, офицер сразу же понял что случилось. Быстро нагнулся, схватил со дна траншеи гранату и выбросил ее с криком «Ложись!». Граната едва достигнув ручья взорвалась. Решительные действия офицера спасли и мальчика, и самого офицера от неминуемой смерти.

Третье небезопасное саперное учение, было посвящено теме «Минирование и взрывные ващества». Упражнение со взрывчаткой было простым, но довольно щекотливым. На стадии подготовки нужно было вкопать в землю столб диаметр около 20 см. Его закапывали в землю на полметра, а полтора оставляли снаружи. Само же упражнение было таким: выдали тротиловую шашку (мощное взрывчатое вещество), длинный кусок веревки, взрыватель, кусок бикфордова шнура, спички и специальные саперные плоскогубцы. Как устроен взрыватель, я описал уже выше, где речь шла о моем военном детстве.

Моя задача состояла в том, чтобы подойти к своему столбу ипривязать к нему веревкой тротиловую шашку, так примерно на уровне груди. Затем взять взрыватель, проверить нет ли в нем мусора и если нужно, то почистить тихим постукиванием об ноготь. После чего взять взрыватель, вставить в него до упора бикфордов шнур и плоскогубцами зафиксировать. И последнее: обрезать теми же плоскогубцами другой конец шнура так под углом 45 градусов, вставить взрыватель в специальное углубление тротиловой шашки. Теперь надо было по команде командира поджечь бикфордов шнур и спокойным шагом не торопясь удалиться от столба.

Осталось ждать, пока взрыв тротила разорвет столб пополам. На это отводилось 20 секунд — за это время сгорал бикфордов шнур выданной нам длины. Все было так просто и логично, что волноваться, вроде бы и не о чем. Но нет! То, что в детстве делается по глупости не моргнув глазом, теперь заставляло руки дрожать. Ты стучишь взрывателем об ноготь — а не слишком ли сильно? Ты зажимаешь взрыватель плоскогубцами — а в правильном ли месте? И т. д. O tempora o mores!

Эти описанные ситуации, возможно, и были самыми захватывающими в моей лагерной жизни. Без них жизнь в лагере была бы ни чем иным, как ползанием на солнце и рытьем окопов для разнообразия. Это было настолько утомительно, что когда нам объявляли перекур или «шабаш», мы падали, где кто стоял, и сразу же засыпали. По фортификации нами руководил все тот же полковник Кистяковский. В лагере он был таким же шикарным и изысканным, как и в институте. Он напоминал немецкого офицера. К его форме добавилась орешниковая трость длиной 110 см. Эта трость имела несколько образовательных целей. Длина ее точно соответствовала указанной в военном уставе глубине окопов передовой. Поэтому он кружил среди нас и измерял ею глубину нами вырытых окоп. Когда глубины не хватало, бедному студенту приходилось прятаться в этом окопе, и сразу же больно получать по шее этой тростью. Этот удар должен был изображать попадание вражеской пули из-за недостаточной глубины окопа. Кроме того, эта трость служила давним способом пробуждения спящих студентов.

Каким-то образом обслуживающий персонал лагеря узнали, что среди студентов есть эстонцы. Это сообщение дошло до «деда», старшины местной хозяйственной части. Однажды после завтрака нам сообщили, что эстонцев ждет на складе старшина. Мы, «три эстонца», пошли на склад. Дед приветствовал нас радостно, и принялся хвалить эстонцев как прирожденных плотников. Он хотел предложить нам большой объем работы по дереву. А именно, ему нужны были деревянные блоки, имитирующие тротиловые шашки. Они использовались во время лагерных учений по сооружению противотанковых заграждений. Что ж мы могли иметь против этого? Нас освободили на несколько дней от дневных занятий и ночной чистки картофеля. Нам дали полутупую ручную пилу, такой же тупой топор и два картофельных мешка. Теперь нам нужно было идти в лес и изготовить там полные мешки этих тротиловых шашек. Это была совершенно обычная жизнь русского солдата. На сто процентов по известной поговорке: «Солдат спит — служба идет». Нашей главной задачей было не попасться на глаза офицерам. В итоге, три четверти времени мы валялись на солнышке или в тени леса В положенное время исправно ходили в столовую. Ну и немножко работали. В таком режиме мы прожили почти неделю, пока нам самим не стало уже стыдно халявить.

Когда-то студенты строительного института придумали в этом лагере традицию проводить торжественную церемонию окончания дня. Официально конец лагерного дня включал вечернее построение, перекличку и команду «Отбой». После этого все идут в свои палатки и начинается ночь.
Что же это была за церемония? Когда лагерь засыпал, а некоторые уже тихо похрапывали — где-то в палатке, трудно точно определить, где, явственно раздавался крик: «Первому дню ла-гер-ных сборов…». Проходила секунда, и как солдаты отвечают на параде на приветствие офицера, из всех палаток раздавался ответ: «П*здец!». Весь смысл этой церемонии состоит в том, чтобы имитировать парад, где ответ солдат на приветствия офицеров — ругательство на русском языке. В первой части приветствия порядковый номер дня меняется ежедневно. Например, в 13-й день, «Тринадцатому дню ла-гер-ных сборов …» и так далее.

В первые дни офицеры и начальство лагеря пытались положить конец этой традиции. После крика и ответа, парней снова выстроили в шеренгу и потребовали ответа: кто начал? Но безрезультатно. Это делалось в течение нескольких ночей, пока руководству самому надоело, и вечерний «конец дня с криком» продолжался до конца сборов. Это невозможно было остановить, потому что зачинщиком каждый раз был совершенно случайный студент. Перед сном его внезапно озаряет мысль, что пришло время повторить это священнодействие. Но когда весь лагерь, как один человек, отвечает ему хором, то кто же виноват? Сам себя не развеселишь — никто тебя не развеселит. И к военнослужащим это тоже относится.

Моя первая поездка в лагерь была немного короче, чем ожидалось, потому что в Кейла умер мой дядя. В лагерь была отправлена официальная телеграмма из Кейла с просьбой отпустить меня на похороны. Вот меня и отпустили. Возвращение из лагеря было таким же, как любая демобилизация: случайная машина до Ростова, получение своих вещей и одежды и бесплатный билет из Ростова до Москвы. Но когда я добрался до Кейлы, мой дядя был уже погребен ..

После окончания четвертого курса института, а с ним и военной подготовки, мне выдали военный билет. Больше я в институте никаких дел с военной кафедрой не имел.

Жизнь в качестве офицера запаса Советской Армии

Жизнь резервиста мало чем отличалась от жизни самого обычного штатского. В конец моего военного билета была прикреплена дополнительная страница красного цвета, на которой было указано, куда я должен явиться в случае мобилизации. Всякий раз, когда в округе, к которому я принадлежал, происходило какое-либо изменение в правилах мобилизации, эта страница заменялась новой. Такие изменения происходили каждые пять или шесть лет.

В Советской Армии даже резервисты по выслуге лет получали на погоны новые звездочки. Это работало настолько автоматически, что резервист могли и не знать об этом. Когда меня вызвали, чтобы заменить очередную красную страницу, то сообщали, что я уже достиг того или иного звания. Происхо-
дило это, правда, не очень быстро. В 23 года я был младшим лейтенантом, а старшим лейтенантом стал только в 50. После этого Советский Союз, а с ним и Советская Армия прекратили свое существование, и я так и не узнал, стал ли я наконец капитаном.

Что еще было важно в этом военном билете, так это то, что мои дети тоже были там перечислены. Единственный смысл этого был в некоторых поблажках, которые давала многодетность. Нас, офицеров, пытались не реже одного раза за перу лет забирать для повышения квалификации. Было
два типа курсов повышения
квалификации: пару месяцев летом в лагере или вечерами
после работы. Многие вроде меня, многодетные, обычно попадали под этот второй упрощенный вариант.

Во время проживания в Москве я пару раз ходили на лекции и камеральные занятия. Их обычно проводили в московских военных учебных заведениях или военных академиях. Содержание лекций было всегда одинаковым. На первых лекциях рассказывали про структуру, вооружение и тактику вероятного противника. Вероятные противники были все те же: Федеративная Республика Германия, США и, конечно, НАТО. Затем последовали тактические учения на топографических картах. Думаю, проверяли нас, помним ли мы, что такое карта, масштаб и условные обозначения. Карты были, конечно, учебными, основанными на некоторых областях ФРГ с переправленными координатами и названиями. Чтобы сделать неделю более интересной, в один из дней нас полностью освободили от работы и отправили на стрельбище.
На этом стрельбище я узнал, что лучший допинг для стрелка — это русская водка. Однажды стрельба была назначена на понедельник. Рано утром мы должны были прибыть на место. Стрелять пришлось из пистолета Макарова. Он несколько полегче, чем «ТТ». Последний имеет настолько мощную отдачу, что резервист, долго сидевший в конторе, не удержит при выстреле его в руках.

Из «ТТ» мне пришлось стрелять в военном лагере. Как-то утром, опять утром, я, выходя с кухни после ночной чистки картофеля, был немедленно послан на стрельбище. Выдали мне этот самый «ТТ» и приказали поразить цель на расстоянии 25 метров. Цель представляла собой силуэт человека, и мне нужно было обезвредить этого «врага». Перед этим меня предупредили, что пистолет надо держать очень крепко, отдача будет сильной. Я взял пистолет, направил ствол на цель и нажал на курок. Такой неудачи я не ожидал! Хорошо, хоть пистолет не улетел. Но руку с пистолетом отбросило через плечо. И так — все три предусмотренных выстрела. Я не знаю, устала ли рука от ночной чистки картофеля или от чего другого, но в тот раз мой «противник» не получил ни малейшего вреда.

Теперь же у нас было оружие куда легче, им можно было стрелять очень элегантно. Его даже приятно было держать в руках, не говоря уж о стрельбе. Нам дали сделать по пять выстрелов, а мишень была все в тех же 25 метрах. Это была спортивная мишень — десять концентрических кругов, попав в центральный из которых, получаешь 10 очков.
А вот теперь об обещанном допинге. Я получил относительно посредственный результат, однако упражнение было засчитано. Рядом со мной стрелял типичный мачо, от которого
здорово разило перегаром. Он извинялся, что накануне два дня праздновал, и теперь боится не увидеть мишень. Думаете, чем это закончилось? Вы не поверите — глаза его косили, но рука была железной. А результатами он уделал всех нас по полной (да, именно так). Позже он объяснил, что, конечно, водка — лучший допинг для стрелков. Главное — открыть глаза, чтобы видеть цель.

Живя уже в Таллинне, мне пришлось как-то раз в течение недели посещать казармы, где в то время был расквартирован полк имени Матросова. Это занятие тоже ничем не отличалось от предыдущих. Даже содержание было таким же. У меня сложилось впечатление, что за все эти годы предполагаемый противник нисколько не продвинулся. Данные об их армиях были каждый раз практически одинаковыми. Разница была лишь в том, что теперь мы стреляли из автоматического оружия. Стрелять мы ходили на стрельбище Männiku на южной окраине Таллинна. По мишеням мы не стреляли, так как из автомата это бессмысленно. Нам просто дали почувствовать, каково это — стрелять из автомата, и все.

Как-то раз, однако, я оказался в опасности быть отправленным в лагерь на сборы на два месяца. Это было еще в Москве. Где-то в начале лета мне было велено явиться в военкомат по месту проживания. Я прибыл в назначенное время, а затем был уведомлен об этой «отрадной» новости. В комиссариате меня встретил относительно молодой офицер в звании капитана. В надежде найти у него понимание, я начал объяснять, почему вариант с лагерем мне не подходит: трое маленьких детей сидят дома, их мать ходит на работу, меня лишат зарплаты, заменив её каким-то пособием на время сборов. Я попросил меня понять и принять во внимание мое семейное положение.
Однако, у него на столе был план. Он должен был найти N мужчин в лагерь на два месяца! Невероятно, но он так вошел в мое положение, что пообещал найти замену. Он сказал, что разослал повестки с некоторым запасом. Но мне все равно пришлось приехать в следующий понедельник, так как был шанс, что он не найдет мне замену.

В понедельник я явился к его дверям. Не приходить — не было смысла, он все равно бы меня нашел. Кроме того, он честно обещал помочь мне. Теперь, когда последний несчастный вышел из офиса, и настал мой черед, я постучал и открыл дверь. Он увидел меня и сразу же стал мне махать со словами: «Уходите, уходите! Я нашел Вам замену!». Видимо, это вот и была «широкая русская душа»…

Закончилась моя военная карьера очень прозаично. Это было в середине 80-х, когда меня вызвали в военный комиссариат Морского района города Таллинна. Он тогда находился на улице Манежной, напротив Госархива. Кстати, до последней войны, во время Эстонской Республики вместо этого архива там был ломбард. Я помню, что бывал в нем с мамой несколько раз. Она то ли сдавала туда что-то, то ли выкупала. Так что, жизнь среднего класса во время той республики была не такой уж радужной. Я бывал еще потом в здании комиссариата, когда там располагался уже один из отделов проектного бюро Eesti Projekt, в котором работал мой шурин.
Из моего военного билета вырвали красную страницу, и больше не заменили на новую. Меня поблагодарили за долгосрочную службу и сказали, что больше я не офицер запаса. Это в связи с достижением пенсионного возраста. Военный билет оставили мне на память.

Всё! Георг-Эгон Арст

Таллинн, 23 февраля — 7 мая 2016 г. (оригинал на Эстонском языке)